Бабка Ульяна была похожа на бабу-ягу. Щеки шалые, нос длинный с горбинкой, глаза сверкают. И всегда ворчит:

— Немцы — ироды, супостаты. Партизаны — больше овечки, а не мстители. Соседи — греховодники. Но почему-то бабку Ульяну все любили.

Жаркое лето высушило вокруг Ковалевки болота. Если раньше, чтобы попасть в Старое Луково, разведчики объезжали большой заболотень, то теперь из Ковалевки до Лукова напрямик проезжали даже на конях.

В это время я заболел.

— Экзема у вас, дорогой,— сказал партизанский врач Щеглов.— В таких условиях трудно чем-либо помочь. Вот мой совет — не ходите по болотам, не мо­чите ноги и руки, поменьше будьте на солнце, держитесь тени.

— Шел бы ты, Володенька, к бабке Ульяне, — сказала мне своим напевным голосом хозяйка дома Ма­рия Петровна.

— Врач не помог, а Ульяна тем более,— отмах­нулся я.— Не верю я знахаркам!

— Да она не знахарка, она очень добрая  старуха, а  лечит травами. Дана ей такая мудрость от природы.

— Уговорили,— сказал я, а  сам подумал: «Вот до чего дожил комсомолец — к знахарке пошел». Но, посмотрев на свои руки, зло плюнул. Да, с такими руками не повоюешь. Пусть бабка лечит. Иначе дело труба.

— Иди,— подтолкнула в спину Мария Петровна, когда мы остановились у крыльца дома бабки Ульяны, Я постучал. Никто не ответил. С трудом открыл дверь и вошел в избу. Осмотрелся. Низкий закопчен­ный потолок, но чистые полы. Огромная русская печь,

возле которой возилась бабка.

— Здравствуй, бабушка! Вот... пришел к вам. Бабка не обратила внимания на меня и продолжала передвигать чугуны в печке.

«Наверное, не слышит»,— подумал я и сказал гром­че:

— Ульяна Степановна, пришел, говорю, к вам.

Старуха продолжала молчать. Я повернулся и хо­тел было уходить.

— Ишь какие все стали: минуту подождать не могут. Только они одни и заняты, а у других будто и дел нет,— заворчала бабка.— Что у тебя там стряс­лось?

Она подошла ко мне вплотную и заглянула в лицо:

— Ну, говори, что у тебя?

Я протянул руки.

— Да, малец, что ж раньше-то не приходил?

Бабка Ульяна вышла в сени и скоро вернулась с пузырьком, наполненным какой-то жидкостью. Потом достала с полатей гусиное перо и стала смачивать пальцы и ладони зеленью из пузырька.

— Недели не пройдет, как твои руки заживут. Только бей как следует супостатов,— мягким голосом, нараспев произнесла бабка.

Опустился на деревню вечер. Федор Иванович Сумбаров уводил разведчиков на задание. Мне стало сов­сем грустно. В доме все занимались своим делом, сло­вом даже не с кем перемолвиться. При свете лампы глава семьи Алексей Савельевич старательно выре­зал на гладкой доске заготовки для сапог. Его жена Мария Петровна возилась с тестом. Дочь Женя ла­тала выстиранное белье разведчиков. За таким заня­тием хозяева проводили вечера. Делали все споро и красиво. Никто от них никогда не слышал ни жалоб, ни нареканий за те дополнительные хлопоты, которые приносили в их дом партизаны. Эти замечательные люди делали все, чтобы бойцы не испытывали не­удобств._

Я вышел на крыльцо, сел на ступеньки. Небо, как продырявленное полотно, повисло над головой.

«Что там, в этой бесконечной дали? — подумал я, вглядываясь в звезды.— Когда-нибудь люди доберут­ся и туда. Все увидят собственными глазами... Счаст­ливая жизнь будет после войны».

— Володя, иди спать,— сказала Мария Петров­на —Тебе сейчас нужен покой.

Прошло три дня после похода к бабке Ульяне. Боль в пальцах утихла. А на четвертое утро опала опухоль, исчезли водянистые пузырьки. Руки затянулись свежей кожицей. В конце недели пальцы безбо­лезненно сжимались. Настал день, когда Сумбаров сказал:

— Теперь разрешаю идти с нами. А бабке после войны поставь бутылку шампанского...

— Ребята, неплохо сегодня и в баньке попариться, —сказал как-то Алексей Савельевич.— Если найдутся помощники натаскать воды, то после обеда я затоплю.

— Дельно, Савельич! Воды натаскаем,— поддер­жал Федор Иванович.

Но попариться не пришлось. Только сели обедать, как в дом. вбежала бабка Ульяна.

— Объедаетесь! — закричала она с порога.— Над щами потеете! Кругом ироды проклятые, нехристи чужеземные деревни грабят, а они спокойно обедают. Как смеете? — разгорячилась бабка.— Почему сидите за столом, когда супостатов бить надо!

— Да в чем дело-то, Ульяна Степановна? — спро­сил Федор Иванович.

Она перевела дух:

— Я только что из Рудни. Фрицы куда-то уехали. Не мешкайте! Ваше место сейчас там. Хоть вы и без­божники, но молитва моя с вами. Да быстрей вы!

— Едем, на месте во всем разберемся,— сказал Сумбаров.

Взяв оружие, мы вышли во двор. Савельич уже за­прягал лошадей.

— Стой! — крикнула бабка Ульяна.

Она подошла к Федору Ивановичу и вдруг низко ему поклонилась, а потом трижды перекрестила.

Гарнизон Рудня находился на развилке трех до­рог в восьми километрах от Себежа. Большой мост через реку Чернею охраняла днем и ночью рота немцев.

Сумбаров имел полное представление о Рудне и понимал, что, если немцы уже вернулись, бой прини­мать нельзя. Десятерым это не под силу.

Вскоре мы подъехали к развилке дорог, откуда хо­рошо просматривался гарнизон. В деревне не было видно ни одного человека.

— А вдруг провокация? — засомневался Земеля. Посоветовавшись, мы решили войти в Рудню. Двое остались с лошадьми, а остальные пошли вперед. Напряжение росло. Все подступы к Рудне прострелива­лись, и уйти незамеченными было нельзя.

Вот и широкий мост. Подбежав к нему, мы осмот­релись. Я первым пробежал по настилу на противо­положный берег. За мной бросились остальные.

— К школе! — крикнул Сумбаров.

Школа молчала. Во дворе стояла походная кухня, телега на резиновых колесах. Немного подальше, в укрытии, аккуратно сложенные в штабеля бочки с горючим и поленница дров.

Мы ворвались в казарму. Начался сбор трофеев. Попутно захватили и патефон с пластинками. Дейст­вовали энергично. Телега быстро наполнялась разны­ми вещами. Кравцову и Владимиру Сумбарову при­шлось своих лошадей запрячь в немецкую телегу.

Владимир Сумбаров заглянул в сараи.

— Ребята, помогите,— размахивая руками, крик­нул он.— Свинину-то все любите! —И он выгнал из сарая поросенка.

Порося тоже взвалили на телегу.

— Заболотнов и Меньшиков, быстро уничтожить все огневые точки! — приказал командир.

Набросав дров в блиндажи, облили бензином. Пла­мя враз охватило деревянные срубы укреплений. За несколько минут запылали семь пулеметных точек и примыкавшие к ним бревенчатые укрытия. Столбы сизого дыма подперли небо. Запылала казарма, сараи, горючее... Мы выполнили наказ бабки Ульяны.

— Всем отходить!

Подвода с трофеями двинулась через мост.

— Теперь уж никто не спасет казарму,— сказал Иван Меньшиков, шагая с ведрами в руках. Из его боковых карманов торчали две литровые бутылки.

— Иван, самогонкой разжился, что ли? — спросил его Петр Ефименок.

— Не угадал. Бензин для зажигалок. Авиацион­ный! Ты не куряка и не поймешь моей радости.

— Кравцов, Заболотнов, Меньшиков, поджечь мост!

Я схватил ведро с бензином и выплеснул на сухой деревянный настил. Пламя закрутилось, как юла. Оно в минуту охватило прогоны и рамные опоры. И вдруг все остолбенели. На середине моста метался Мень­шиков.

— Бутылки, бутылки выбрось! — закричал я ему.

Но Иван не слышал. Сгорбившись, он бросился в пламя, споткнулся, упал. Одна из бутылок разбилась, но он вскочил и снова бросился через пламя. К сча­стью, все обошлось благополучно.

— В Рудню возвращаются немцы! — крикнул Кравцов.

Мы вскочили на коней и поскакали к сосновому бору. Сзади захлопали винтовочные выстрелы, а по­том застучал пулемет. В сосняке Федор Иванович остановил коня и оглянулся. Стрелявшие немцы нахо­дились за километр, поэтому их огонь был не стра­шен.

— Вот это картинка! — восхищенно сказал Григо­рий Кравцов — Больше немцам в Рудне охранять не­чего.

Над рекой пылал мост. Огромное пламя, словно вырвавшееся из воды, охватило все деревянные кон­струкции. А дальше горели казарма, блиндажи, сараи. Дым и пламя слились в единый бушующий вал, ухо­дящий высоко в небо.

— Ай да бабка Ульяна! Подкараулила немцев. Без единого выстрела дело сделали,— улыбаясь, сказал Федор Иванович и снял автомат.— По такому случаю прощальный салют полагается.

Прозвучали три победных залпа, и мы пришпо­рили коней. Все были в приподнятом настроении, только Иван молчал. В горячке он не почувствовал ожога.

Вечером у Ивана Меньшикова поднялась температура. Пришлось идти к бабке Ульяне. И опять она, как всегда, ворчала. Только похлопотав над ожогом, улыбнулась как-то душевно и сказала:

— Спасибо, ребятки. Порадовали старуху.

Рудня перестала быть помехой на партизанском пути.

Немецкий комендант гауптман Хаген, самовольно оставивший гарнизон, был осужден военно-полевым судом и расстрелян. А его подчиненных немецкое командование направило на фронт в штрафную роту.

Свои люди из Идрицы нам сообщили, что жандар­мерия и полиция вот-вот нагрянут и «повяжут» пар­тизанские семьи в деревнях района. В списке подле­жащих аресту числились крестьяне деревень Луково и Толстухи. Правда, семьи Сумбаровых и Кравцова уже перебрались в партизанский край, а вот родственники Петра Ефименка еще жили дома.

— Володя, отправляйся с Евдокимычем в Тол­стуху,—приказал мне Сумбаров,—а мы поедем по другим деревням.

Перед сумерками мы тронулись в путь. Своего коня я привязал позади телеги, на которой мы удобно уст­роились. О Петре Евдокимовиче Ефименке я знал, что человек он прямой и горячий, что до войны работал ветфельдшером в колхозе. В первое лето оккупации бывший уголовник, а по «новым временам» началь­ство— староста Толстухи Матвей Игнатович на дере­венской сходке высказался: мол, не давать долю уро­жая хлеба на семьи советских фронтовиков.

Ефименок вспылил:

— Не по совести! Люди за эту землю, за этот хлеб кровь льют, а ты требуешь их обделить?

Староста промолчал, но чувствовалось, что затаил зло на Петра. И точно. Ночью в дом Ефименка нагря­нули полицаи. Петра избили и отвезли в себежскую тюрьму. Но за «недостатком улик» в нелояльности к «новой власти» вскоре был выпущен. Возвратившись домой, Петр понял: горячностью не возьмешь. Замк­нулся, стал молчалив, но обдумывал свое. Так созре­ло решение — помогать партизанам. Встретился с братьями Сумбаровыми и стал выполнять их задания: водил подрывников к магистралям, добывал сведения об оккупантах...

Во второй половине ночи мы тихо въехали в Тол­стуху. Деревня спала. Жена Ефименка Агафья Емелья­новна и Петр Евдокимович собрали детей, быстро по­грузили на подводу узлы с нехитрым скарбом и тро­нулись в путь. А я на коне поскакал за Луковское озеро. Там под большой елью наш «почтовый ящик». Всю добытую информацию Мария Иванова, дочь Ва­щенко, прятала под камень недалеко от деревни Мальково. В свою очередь, наш связной переносил развед­данные в Луково и прятал их под дерево.

Уже начало светать, когда я добрался до «почты». Время на передышку не было. Достав из-под корневи­ща небольшой сверток, я вскочил на коня и помчался догонять семью Ефименка. Выехав на проселок к деревне Федьково, я стал огибать широкий куст. И тут конь навострил уши и как-то странно начал вздраги­вать. Я осмотрелся. Вот оно, оказывается, в чем дело: метрах в ста от себя я увидел вооруженных людей, которые окружили нашу подводу. «Неужели враги?»

— Кто такой? — с недоверием спросил меня чер­нявый парень с маузером на боку.

— Разведчик 3-й бригады Заболотнов,— ответил я.

— Гавриловец?

— Да.

— Ну, здорово,— протянул мне руку незнакомец и, улыбнувшись, отрекомендовался: — Командир от­ряда Терещатов.

— О, «Земляки»! — невольно вырвалось у меня. Я много слышал от Гаврилова и Батейкина о Викторе Терещатове, но встретился с ним впервые.

Люди в новых маскхалатах, с новыми автомата­ми и пулеметами были партизанами из бригады Наза­рова. Их недавно перебросили из советского тыла на самолетах. Отряд Терещатова «Земляки» самостоя­тельно действовал в тылу противника с осени 1941 го­да, провел много дерзких операций, но весной 1943 года, во время карательной экспедиции фашистов, по­нес потери в личном составе. Однако смелый и наход­чивый командир сумел со своими бойцами прорвать кольцо окружения и вывел их на Большую землю. После короткого отдыха отряд Виктора Терещатова вошел в состав бригады Назарова. Сейчас бригада направлялась за железную дорогу, в северную часть Себежского района.

На френче Виктора горел новенький орден Крас­ного Знамени. Я с большим интересом и уважением смотрел на молодого командира и не удержался спро­сить, давно ли он получил орден.

— Недавно. В мае,— ответил Виктор.

— Ему в Кремле сам Калинин руку жал, — с гор­достью сказал рослый партизан с автоматом на груди.

Я от всего сердца поздравил Терещатова с высокой наградой.

Терещатов вынул пачку «Казбека» и угостил меня папиросой.

— Бот берегу знакомых угощать.

Петр Ефименок рассказал комбригу Назарову, где и как лучше перейти железную дорогу, и мы расста­лись.

Ковалевка обсыхала от ночной росы. Утро тихое, солнечное. Вернувшись с задания, мы готовились к по­ходу. И вдруг сильный рев моторов оглушил деревню.

— За мной! — крикнул Федор Иванович, схватив автомат, и выскочил на улицу.

По крышам деревенских строений скользнула боль­шая тень. Чуть не задев за трубы домов, бомбардиров­щик скрылся за сараями. Через несколько секунд пос­лышался сильный треск и лязг металла. Затем насту­пила тишина.

Все это произошло так неожиданно, что находив­шиеся во дворе полуодетые партизаны не знали, что делать.

— Что рот открыли? Вперед! — скомандовал Сум­баров и побежал за сарай в сторону болота. На лугу лежал огромный самолет, и его черные кресты были видны издалека.

Мы пошли цепью. Из самолета застрочили пулеме­ты. Разведчики залегли в кустах и открыли ответный огонь. Мишень была солидная. Каждая наша пуля попадала в цель.

В эти дни в Ковалевке находился на отдыхе пар­тизанский отряд А. И. Савиткова и еще несколько групп из других отрядов.

Все они уже бежали к месту падения самолета, стреляя на ходу. Подоспел и сам Савитков. Он тут же отобрал двадцать партизан и направил их в обход, чтобы не дать «пассажирам» улизнуть в болота.

Стрельба с самолета усилилась. Заработал крупно­калиберный пулемет. Троих партизан унесли в дерев­ню. От зажигательных пуль вспыхнула крыша край­него дома. Вокруг него засуетились крестьяне.

И тут из-под крыла бомбардировщика один за другим выскочили пять человек и побежали к болоту.

— Никуда они не денутся,— заметил Савитков.

В это время откинулся прозрачный колпак и над самолетом повисла белая тряпка. Капитуляция.

На луг выпрыгнул пожилой офицер с Железным крестом на груди. Прижимая рукой рану в правом боку, он встал около крыла. Это был полковник ко­мандир полка бомбардировщиков Ю-88.

Минувшей ночью наша авиация полностью раз­громила аэродром у Полоцка, на котором располагался его полк. А рано утром перепуганный полковник, собрав оставшихся в живых девять летчиков, посадил их в уцелевший самолет и приказал лететь на соседний аэродром в Псков. Но когда самолет поднялся в воз­дух, обнаружилась неисправность рулевого управле­ния. Положение казалось критическим. Летчик сумел, однако, посадить машину...

На следующий день после бомбежки и похорон боевых товарищей в Аверково приехал связной из штаба бригады. Я вскрыл пакет:

«Старшему разведгруппы.

Приказываю вам и всему составу группы немедленно прибыть в штаб бригады для дальнейших дейст­вий в другом районе.

Начальник штаба 3-й бригады капитан Зубехин»,

Около пяти месяцев проработала спецгруппа Сумбарова под Идрицей. При помощи Бышко, Ващенко, его дочери Марии Ивановой, Нади Маевской, Вали Москаленко и других патриотов разведчики получили много важных сведений о противнике. «Аист» переда­вал их на Большую землю.

Вскоре на базе третьего отряда, руководимого ка­питаном Михаилом Алексеевичем Ершовым, была создана 20-я партизанская бригада. В нее наряду с другими были направлены Юрий Барабанов, Григо­рий Кравцов, Владимир Сумбаров, Василий Ковалев, Александр Максименко.

Михаил Алексеевич Ершов — опытный партизан. Командиром отряда был назначен в первую военную зиму, а когда в августе 1942 года заканчивалось фор­мирование бригад и 1-го партизанского корпуса, в от­ряд Ершова, находившийся на отдыхе в нейтральной зоне, влились комсомольцы, прибывшие из города Ка­линина. Его отряд, вошедший в 3-ю бригаду, был по составу молодежным, но вскоре приобрел себе отличную боевую репутацию: партизаны Ершова в любой обстановке действовали смело и находчиво.

Каждый раз, возвратившись в Двор Черепето, вместе со своим комиссаром Степаном Тимофеевичем Головковым Ершов отправлялся в штаб докладывать о   выполнении задания. Выслушав его, комбриг обыч­но, широко улыбаясь, говорил:

— Отлично воюете, Михаил Алексеевич!