Вся моя жизнь связана с Заверняйкой: там появился на свет, учился, в пятнадцать лет встретил войну, в семнадцать ушел    в  партизаны, вернулся с войны искале­ченным... Был учителем, директором школы,  председателем  колхоза.

...Механизированные части фашистов вошли в Заверняйку по шоссе Себеж — Опечка вслед за отступавшими танками Красной Армии. Было это 7 июля 1941 года. Сытые, наглые немцы первым де­лом перестреляли кроликов и перелови­ли кур. «Матка, яйки, шпиг, масло!» — это были первые услышанные нами сло­ва оккупантов. И в первый же день — жертвы: были расстреляны двое парней.

Владимир Егоров, 1923 года рожде­ния, попавшийся на глаза фашистам, был в куртке со значками на груди — у нас, мальчишек, особо ценились спор­тивные атрибуты: куртка защитного цвета, значки — «Ворошиловский стре­лок», ГТО, пионерские и комсомольские  значки. «О, русс зольдат!..» В одно мгновение два дюжих фаши­ста вспороли штыками живот юноши. Володя упал. Убийцы подо­шли к нему, скорчившемуся от боли. Прозвучали выстрелы.

Расстреляли и юношу-каменщика, работавшего на шоссе. Он не был местным. Установить его личность не удалось. Известно лишь, что он родом из Идрицкого района   (теперь Себежский).

Десятого июля страшная весть о трагедии облетела деревни окрест Заверняйки: немцы расстреляли мужчин, несколько военно­пленных красноармейцев на глазах арестованных женщин и детей, всех, кого нашли в домах или схватили на улице. Расправившись с мужчинами, пересчитали приговоренных к смерти женщин и де­тей. Мгновение — и село бы обезлюдело... На счастье, от Опочки подошла машина с каким-то важным немецким офицером, и казнь отменили. Многие из тех, кто пережил это лихо, с содроганием рас­сказывают сейчас о первых днях оккупации, о первых жертвах фа­шизма. Двенадцать семей в те два дня потеряли отцов, сыновей, братьев. Их расстреляли за 12 березовых крестов, которые фашис­ты поставили на могилах своих солдат у магазина в Заверняйке.

Шли дни, насаждался «новый порядок». Война с самого нача­ла оккупации высветила характеры людей, ясно обозначила, кто есть кто. Глазами пятнадцатилетнего подростка странно было ви­деть и трудно понять, почему вчерашний балагур и весельчак дя­дя Миша стал немецким бургомистром, властелином всей округи, а застенчивый Яша Козлов — его писарем. Оба они впоследствии были расстреляны партизанами.

Многое было в диковинку. С одной стороны, бывшие колхозни­ки поделили лошадей и землю, стали вроде бы хозяевами. С дру­гой стороны, люди быстро раскусили суть немецких «порядков», когда оккупанты от посулов быстро переходили к расправам. Предлагали советским солдатам сдаваться, обещали сытую жизнь в лагерях, местных — отпустить домой, но многих, взятых в плен, сейчас же расстреливали. Гнали изможденных советских пленных и не позволяли женщинам передать им кусок хлеба. Делали об­лавы и угоняли молодежь в Германию, в то же время утверждая в газетах, что русские едут в Германию добровольно и с радостью.

Росла у местного населения ненависть к врагу. Стало набирать силу партизанское движение.

В конце сорок второго — начале сорок третьего года в Заверняйке стоял гарнизон из войск РОА — Русской освободительной ар­мии изменника Родины генерала Власова. Личный состав — быв­шие военнопленные, в основном армяне. Немцев в гарнизоне — только фельдфебель и переводчик.

1943-й год. Рождество Христово. Первое злодеяние изменников. Седьмого января арестовали, а восьмого утром расстреляли в де­ревне Наротово семью Митрофана Дмитриевича Сорокина и Аг­риппины Лукьяновны Сорокиной с тремя детьми, хозяйство раз­грабили, постройку сожгли. За что? Где-то в постройке обнаружили ржавую винтовку...

Пасхальная неделя того же сорок третьего. Власовцы еще ак­тивничают, хотя есть у них и потери, уничтожено их более десятка партизанами. По заданию партизан девчата пытаются склонить власовцев перейти в партизанский отряд, но вначале терпят не­удачу. И все же первого июня 1943 года заверняйковский гарни­зон из РОА полностью перешел к партизанам. Двоих немецких танкистов они убили, танк сожгли. Фельдфебель бежал, выскочив в ночном белье в окно. Партизанские пули не догнали его в ночи. Когда партизаны соединились с частями Советской Армии в 1944 году, все бывшие в РОА, перешедшие к партизанам, а среди них у нас были армяне, поляки, русские, прошли жесткую провер­ку. И это было необходимо.

Чувствуя приближение расплаты, немцы стали зверствовать еще больше.

Деревня Кошшово Пригородного сельского Совета. Утренний сон людей нарушен стуками прикладов в двери: «Открывай! Всем выходить!» Всех жителей деревни согнали вместе. Окрики, ругань, удары прикладами, лязг затворов, выстрелы, автоматные оче­реди... Через полицая и переводчика каратели вызывают людей по списку. «Кислова Ольга... Выходи. Мать — тоже».

Девушку выталкивают из толпы. Ветерок едва колышет легкое летнее ситцевое платьице. Фашист вытащил нож, вырезал из кус­та у канавы ивовый прут, очистил, со свистом взмахнул им в воздухе. Бил девушку остервенело, требуя сведений, о партизанах. Сперва хлестал через платье, потом, сорвав одежду, стегал и сте­гал хрупкое тело, оставляя на нем вспухающие кровавые рубцы. Мать падала в обморок. Отливали водой. Оля крепилась и мол­чала. Экзекуция повторялась до тех пор, пока на дороге не зата­рахтел мотоцикл. Каратели привезли еще одну девушку, она была ранена в ногу. «Партизанка? Кто знает, выходи!» В привезенной узнали Галю Архипову из деревни Коклино Себежского района. Но все молчали. Поиздевавшись еще, девушек забрали, прочим приказали разойтись по домам. Галю везли на мотоцикле, Олю гнали до Заверняйки прутьями...

Допросив, Олю отправили в Опочку, в гестапо. После освобож­дения мать опознала труп дочери во вскрытой могиле жертв фа­шизма на месте расстрела в Песчивке и перезахоронила на Цепелевском кладбище Себежского района. Галю опознал «партизан»-перебежчик на очной ставке в немецкой полевой жандармерии заверняйковского гарнизона: «Это та самая партизанка Галя, кото­рую вы ловите», — обрадовал фашистов предатель. Галю били, мучили. Ничего не добившись, расстреляли в перелеске между Заверняйкой и Виселками.

Не могу без содрогания вспоминать и о других зверствах окку­пантов и их подручных.

В Лобовском сельсовете, в деревне Агурьево, по доносу бур­гомистра Федьки, так называли предателя люди, за связь с парти­занами были расстреляны семьи Анны Николаевны Шабышевой и Пелагеи Николаевны Шабышевой, дети — девочка Галя до пяти лет, мальчик Аркаша — до трех лет. В деревне Буколово Красноок-тябрьского сельсовета немецкие каратели расстреляли около деся­ти человек, в том числе семью Михаила Левашова — его самого, же­ну и шестнадцатилетнюю дочь. Девушку отделили от родителей. Пытались изнасиловать, но она так яростно отбивалась, что, озве­рев, фашисты изрешетили ее пулями тут же, в сарае.

Феня Сергеева также была схвачена в деревне Буколово за связь с партизанами и отправлена в Опочку. В гестапо ее мучи­ли, пытали, издевались, а потом казнили, закопав живою где-то у Лысой Горы. Останки ее не найдены.

В деревне Хопалово Лобовского сельсовета в начале 1943 года была схвачена карателями Прасковья Егоровна Егорова. Дома оставался ее муж Иван Яковлевич Бойков с годовалым сыном. Прасковью Егоровну привязали к повозке и гнали до Опочки. Сле­дом за женой явился в полицию муж, просил об освобождении ма­тери младенца: погибнет же маленький без нее. Поиздевавшись, поглумившись над женщиной, ее освободили, а расстреляли мужа.

Федос Васильевич Васильев из деревни Шкелево Пригородно­го сельсовета был схвачен карателями по подозрению в причаст­ности к партизанской диверсии: вблизи его усадьбы на дороге, по которой ездили немцы, взорвалась партизанская мина. Били его остервенело. После зверского избиения Васильев вскоре умер.