Из воспоминаний Б. Савельева, жителя г. Опочки

В конце июня 1941 года были сброшены первые вражеские бомбы на железнодорожную станцию Опочка. Одна из них попа­ла в жилой дом.

В начале июля появились первые беженцы из Латвии. Пошли тревожные вести с фронта. Город стал готовиться к обороне. От Русаковской улицы и до Сущевской вдоль правого берега реки военные вместе с населением города стали копать противотанко­вый ров. Через город днем и ночью на запад передвигались наши войска к фронту, а на восток все больше шло и ехало беженцев. Гнали в тыл колхозный и совхозный скот.

Вражеские самолеты все чаще стали появляться над городом, а затем безнаказанно вести обстрел отступающего населения.

Девятого июля наша артиллерия уже вела огонь с правого бе­рега реки. К обеду в городе начали окапываться красноармейцы. Вечером в районе городской больницы застрочил первый пулемет, к нему присоединился другой, третий — и разгорелся бой. Вспых­нули пожары на Завеличье, затем начались пожары и на правом берегу реки, в центре города.

Схватив, что было под руками и закрыв дом на замок, мы с матерью ночью, взяв с собой корову, двинулись в сторону Пустош­ки, к своим знакомым в деревню Дегтяри. Выйдя на Ленинскую улицу, увидели, что центр города весь в огне. Последний раз я взглянул в сторону города где-то со Звяпшской горы. Картина была ужасная — пожар усиливался, от центра города огонь тя­нулся по всем направлениям. Ведь довоенная Опочка была в ос­новном деревянной, а крыши были покрыты щепой.

Рано утром 10 июля мы прибыли в деревню Боровки. К вече­ру на мотоциклах там появились немцы. Один из них снял сапо­ги и босиком пустился ловить кур. Другой сбросил китель и бро­сился ему помогать. Вскоре немцы уехали.

Рано утром 11 июля я один отправился в город. В Гривах по обе стороны дороги стояли вражеские машины. Немцы резали колхозный скот, здесь же дымили кухни — варили и жарили мясо. На крутом повороте, где дорога разветвляется на Пустошку и Разувайку, немцы похоронили своих четырех солдат, надев на бере­зовые кресты их каски.

Наконец, я вошел в город. Повернув с Ленинской улицы на Урицкую, увидел, что улицы-то нет, одни только головешки. Де­вятнадцать жилых домов да плюс Лукинская церковь сгорели дотла. Остался один двухэтажный дом, построенный в 1905 году; в нем и поселились все наши соседи по улице. Подошел я к сво­ему бывшему дому и увидел тлеющие головешки. Вытащил из кар­мана ключи от дома и сгоряча бросил их в пепелище. Я был один. Поделиться горем было не с кем. Пошел к матери в деревню.

...Жизнь нужно было строить заново, теперь уже без отца и брата. Мне было 13 лет. Так мы жили три года — среди врагов...

В акте от 29 ноября 1944 года были изложены некоторые дан­ные о зверствах, а также свидетельские показания. Вот что уста­новила комиссия.

Произведенными опросами граждан установлено, что с прихо­дом в Опочку в июле 1941 года немецко-фашистские войска арес­товали все еврейское население (по архивным данным— 107 человек), проживавшее в Опочке и районе. Евреи были заключены в концентрационный лагерь, где их морили голодом, заставляли вы­полнять непосильные работы. В марте 1942 года всех евреев рас­стреляли на окраине города. Осенью 1943 года немцы извлекли трупы из ямы и сожгли.

По этому поводу в акте комиссии имеются показания жительницы Опочки Варвары Степановны Котенко. Она рассказала: «В августе 1941 года по указанию гестапо был произведен массовый арест евреев (более ста человек), проживающих в г. Опочка. Среди арестованных были мои знакомые: семья Вайштейн из трех человек, семья Вишневских — 2 человека, Либгот Берта, Гессель и ее родственники, 7 или 8 человек, Кульмас и другие. Всех арес­тованных поместили в четырехэтажное здание, где их держали до марта 1942 года. За этот период также производили аресты ев­реев, которые проживали в сельской местности. К марту 1942 го­да арестованных евреев было около 150 человек. Для них были созданы кошмарные условия. В комнатах был ужасный холод и грязь, арестованных морили голодом, заставляли стариков и под­ростков выполнять непосильные физические работы, в силу этого многие из евреев не переносили таких условий и умирали...»

Другим свидетелем по этому же вопросу была Анна Афанась­евна Маковская. Она в 1944 году рассказывала членам комиссии:

«Со дня своего прихода в Опочку немецко-фашистские захват­чики занялись грабежом местного населения, заходили в дома и брали всевозможные вещи, вплоть до детских игрушек. С первых дней у евреев конфисковали все имущество и через короткий срок их всех арестовали и взяли под стражу в помещении казармы. Им выдавали по 125 граммов хлеба. Под арест было взято более 200 человек. Многие из них умирали от голода. Затем немцы стали учинять систематические кровавые расправы, о которых я хо­рошо помню.

По разговорам населения мне известно, что осенью 1943 года могилы расстрелянных евреев были вскрыты и трупы сожжены на кострах. Костры немцы жгли двое суток и к ним никого не подпус­кали, была поставлена усиленная охрана. Все еврейское население Опочки и случайно попавшие евреи были истреблены полностью».

Свидетель Евдокия Степановна Порозова рассказывала: «Про­живая в 300 метрах от места сожжения трупов еврейского насе­ления, я была очевидцем этого акта. Осенью 1943 года в течение двух суток на костре сожгли трупы расстрелянных евреев, место сожжения их охранялось... Дорога, проходившая через деревню Пухлы, в течение двух суток была закрыта. К месту сожжения беспрерывно ходили немецкие автомашины — подвозили дрова».

Комиссия после освобождения района осмотрела места сож­жения и установила, что в двух метрах от ямы, где были зарыты трупы растрелянных евреев, на земле имелось большое количест­во человеческих костей, сожженных на костре.

Репрессии коснулись, конечно же, не только евреев. Постоянно под смертельной угрозой находилась жизнь всех советских людей, оставшихся на оккупированной территории. В документах комис­сии есть свидетельские показания Евгении Михайловны Василье­вой. Она вспоминает:

«В августе 1941 года немцы провели массовые аресты лиц муж­ского пола. Ими были арестованы мой муж — Васильев, а также Петр Митрофанов, Василий Ковалев, Николай Петров, Николай Шахманов и другие. В эту же ночь их расстреляли. В конце ав­густа 1944 года я и родственники обнаружили 20 трупов расстре­лянных, зарытых в яму в петровском лесу. Массовые расстрелы и сожжения советских граждан немцами производились в дерев­нях района. В сентябре 1942 года немцы расстреляли 52 человека, проживавших в деревне Артюхово Водобегского сельсовета. Оставшися дети были заживо сожжены в огне вместе с постройками де­ревни. Двадцать восемь домов Артюхова со всеми хозяйственны­ми постройками сгорели в огне. Тогда же немцами было полностью расстреляно население деревень Меленки, Барканы, Гнилки, Стрехно, а жилые дома сожжены».

Мемориал в деревне Артюхово

В   архиве есть   страшные   свидетельские   показания   Михаила Петровича Петрова: «В июне 1944 года в деревню Кудка почти каж­дый день из Опочки приходили крытые машины, которые подъезжали прямо к дому, где размещалось отделение гестапо. Проходя мимо машин, можно было услышать разговоры сидевших там лю­дей.  Эти  машины  работники  гестапо сопровождали  за  деревню Кудка на поле, называемое Ровные Нивы, и через некоторое вре­мя оттуда доносились выстрелы, а машины возвращались обратно пустые».

За время оккупации Опочки немцы расстреляли 634 человека.

Целый раздел комиссия посвятила зверствам при допросах советских граждан. Вот что рассказала О. И. Устинова:

«Будучи арестованной за связь с партизанами, я в течение трех месяцев находилась под стражей. В ноябре 1943 года была очевид­цем, как с допросов возвращался бывший учитель Василий Гри­горьевич Грушин, арестованный СД. Он был настолько избит, что с трудом переставлял ноги и держался руками за стенку коридо­ра. Лицо его было покрыто сплошными кровавыми подтеками, губы рассечены, бы рассечены, голова разбита и по волосам стекали капельки кро­ви...

В конце ноября 1943 года в камеру, где я сидела, была поса­жена арестованная за связь с партизанами Варвара Павловна Клявина, проживавшая в Опочке. На второй или третий день она была вызвана на допрос, где была подвергнута жестоким изби­ениям и в бессознательном состоянии доставлена в камеру. Когда Клявину втолкнули в камеру, ее трудно было узнать. Лицо от по­боев превратилось в сплошную кровавую массу. Клявина истекала кровью, в течение пяти суток не могла встать.

Осенью 1943 года была арестована жительница Красногород-ского района Винникова и доставлена в Опочку. В декабре Вин-никову вызвали на допрос. Ее обвинили в связях с партизанами. Как рассказывали, она во время допроса отрицала эту связь, за что была подвергнута избиениям, во время которых ей выбили глаз. Винникова в бессознательном состоянии была доставлена в конц­лагерь. При каждом допросе следователь Калино избивал и меня».

Свидетель Елена Алексеевна Васильева членам комиссии рас­сказала: «В помещении гестапо в Опочке специально для допро­сов были оборудованы две комнаты. В них стояло по две скамей­ки, на которых избивали арестованных. На стенах висели ремен­ные плетки и резиновые дубинки. У стола лежали палки, а на сто­лах иголки и лезвия от безопасных бритв. Сам вид этих комнат наводил ужас на человека. Находясь в здании гестапо, мне неод­нократно приходилось слышать, как из комнат допросов доноси­лись звуки ударов палками, плетьми и крики арестованных. По окончании допроса арестованного уборщицам предлагалось про­изводить уборку комнаты. Войдя туда, я неоднократно наблюдала следы свежих побоев: кровь на полу, брызги крови на столах и стенах, окровавленные иголки, разбросанные на столе.

В апреле 1943 года гестаповцами был задержан в Высоковском сельсовете партизан по имени Иван. Когда его привели, я видела, что руки у Ивана были скованы цепями. Через несколько минут из комнаты допроса, куда его привели, начали доноситься звуки уда­ров палками и крики допрашиваемого. После допроса его вывели из комнаты, лицо было покрыто кровавыми подтеками и одежда окровавлена.

В июне 1943 года гестапо в одной из деревень был задержан 12-летний подросток, у которого мать и отец ушли в партизаны. На этого подростка напустили овчарку, которая набросилась на него и искусала. Через три дня после этого подросток умер».

Сразу после освобождения Опочецкого района были составле­ны списки трудоспособного мирного населения, угнанного на ка­торжные работы в Германию.

Комиссия установила, что виновниками всех злодеяний, совер­шенных немецко-фашистскими захватчиками на территории Опо­чецкого района, являются, наряду с германским фашистским пра­вительством и командованием армии, следующие конкретные лица: начальник отделения СД, капитан Крезер, заместитель начальника фельдфебель Бернгард, старший следователь Рихард Калино, сле­дователи Штраус, Теринг, начальник отдела тайной полевой по­лиции Вальтер Ламм, обер-фельдфебель Остовальд, унтер-офицеры Виннильман, Обербекман, Аниш, Шульц и другие захватчики».

Мой отец Анисим Сергеевич Сергеев был участником революции и граждан­ской войны. Когда началась Великая Отечественная, в нашем доме жили че­тыре человека: отец, мама Федосья Ни­колаевна, я и сестра Анна. Другая моя сестра — Александра — после оконча­ния Опочецкой медшколы была мобили­зована в армию в начале войны. Еще одна сестра — Антонина — до войны проживала в Белоруссии. В 1942 году она вернулась в нашу деревню вместе со своим мужем Адамом Антоновичем Яковлевым.

...24 мая 1943 года к нам в Асташово пришли пятеро партизан. Приходили они часто, мы их кормили, одевали, пе­редавали информацию о враге. И вдруг в деревне появился карательный отряд,

который располагался в деревне Есенники. Мой отец сообщил об этом партизанам, а немцам сказал, что <в деревие партизан нет. И народным мстителям удалось опередить немцев и открыть огонь первыми. Один фашист был убит, второй тяжело ранен. Партиза­ны же невредимыми ушли в лес. Обозленные враги начали об­стреливать дома. Мы укрылись от пуль в подвале. Но тут разда­лась команда: «Кто есть в доме — выходи!»

Фашисты повели нас в деревню, поставили всех пятерых в ряд, и один из немцев прицелился в нас из пулемета. Я стояла рядом с отцом и слышала, как он сказал: «Аннушке одной тяжело будет нас хоронить». Сестра Анна успела убежать в лес.

В это время фашисты пригнали еще нескольких жителей де­ревни и приказали всем заходить в дом. В доме нас сажали на скамью и по очереди били толстой палкой длиной около метра. Тех, кто падал, снова сажали и били...

Затем фашисты решили расстрелять четырех человек — моего отца Анисима Сергеевича Сергеева, Марию Ивановну Федорову, Евгению Николаевну Николаеву и Егора Ивановича (к сожалению, не помню его фамилии).

Враги сожгли два дома и угнали всех мужчин в концентраци­онный лагерь, который находился в Дедовичах. Однако из лагеря всем им удалось бежать, хотя очень трудно было идти голодными по болотам и лесам. Многие из бежавших были опять схвачены и отправлены в лагерь, и снова бежали...

А. А. Анисимова и А. А. Яковлев

Все сильнее становилась ненависть к врагу. Все более жестоко расправлялись с нами немцы. Три долгих года прожили мы, отор­ванные от Родины, часто не знающие, что происходит на фронте. Но в победу верили твердо и старались при каждом удобном слу­чае помогать партизанам.

В 1942 году карательный отряд, сформированный фашистом Байтельскахером из русских изменников, остановился в деревне Дербыши бывшего Идрицкого района. С тех пор жители нашей деревни не знали покоя ни днем, ни ночью. Каратели верой и прав­дой служили своему новому хозяину. Они ездили верхом на ло­шадях с плетками в руках, искзли партизан, выявляли подполь­щиков. Переодеваясь в гражданскую одежду, приходили в село под видом партизан, чтобы найти тех, кто партизанам помогает.

Каратели грабили население, забирали к себе молодежь. Ими были схвачены Иван Николаевич Федоров и Илья Николаевич Николаев и отправлены в Германию за то, что отказались идти в карательный отряд.

Вся моя жизнь связана с Заверняйкой: там появился на свет, учился, в пятнадцать лет встретил войну, в семнадцать ушел    в  партизаны, вернулся с войны искале­ченным... Был учителем, директором школы,  председателем  колхоза.

...Механизированные части фашистов вошли в Заверняйку по шоссе Себеж — Опечка вслед за отступавшими танками Красной Армии. Было это 7 июля 1941 года. Сытые, наглые немцы первым де­лом перестреляли кроликов и перелови­ли кур. «Матка, яйки, шпиг, масло!» — это были первые услышанные нами сло­ва оккупантов. И в первый же день — жертвы: были расстреляны двое парней.

Владимир Егоров, 1923 года рожде­ния, попавшийся на глаза фашистам, был в куртке со значками на груди — у нас, мальчишек, особо ценились спор­тивные атрибуты: куртка защитного цвета, значки — «Ворошиловский стре­лок», ГТО, пионерские и комсомольские  значки. «О, русс зольдат!..» В одно мгновение два дюжих фаши­ста вспороли штыками живот юноши. Володя упал. Убийцы подо­шли к нему, скорчившемуся от боли. Прозвучали выстрелы.

Расстреляли и юношу-каменщика, работавшего на шоссе. Он не был местным. Установить его личность не удалось. Известно лишь, что он родом из Идрицкого района   (теперь Себежский).

Десятого июля страшная весть о трагедии облетела деревни окрест Заверняйки: немцы расстреляли мужчин, несколько военно­пленных красноармейцев на глазах арестованных женщин и детей, всех, кого нашли в домах или схватили на улице. Расправившись с мужчинами, пересчитали приговоренных к смерти женщин и де­тей. Мгновение — и село бы обезлюдело... На счастье, от Опочки подошла машина с каким-то важным немецким офицером, и казнь отменили. Многие из тех, кто пережил это лихо, с содроганием рас­сказывают сейчас о первых днях оккупации, о первых жертвах фа­шизма. Двенадцать семей в те два дня потеряли отцов, сыновей, братьев. Их расстреляли за 12 березовых крестов, которые фашис­ты поставили на могилах своих солдат у магазина в Заверняйке.

Шли дни, насаждался «новый порядок». Война с самого нача­ла оккупации высветила характеры людей, ясно обозначила, кто есть кто. Глазами пятнадцатилетнего подростка странно было ви­деть и трудно понять, почему вчерашний балагур и весельчак дя­дя Миша стал немецким бургомистром, властелином всей округи, а застенчивый Яша Козлов — его писарем. Оба они впоследствии были расстреляны партизанами.

Многое было в диковинку. С одной стороны, бывшие колхозни­ки поделили лошадей и землю, стали вроде бы хозяевами. С дру­гой стороны, люди быстро раскусили суть немецких «порядков», когда оккупанты от посулов быстро переходили к расправам. Предлагали советским солдатам сдаваться, обещали сытую жизнь в лагерях, местных — отпустить домой, но многих, взятых в плен, сейчас же расстреливали. Гнали изможденных советских пленных и не позволяли женщинам передать им кусок хлеба. Делали об­лавы и угоняли молодежь в Германию, в то же время утверждая в газетах, что русские едут в Германию добровольно и с радостью.

Росла у местного населения ненависть к врагу. Стало набирать силу партизанское движение.

В конце сорок второго — начале сорок третьего года в Заверняйке стоял гарнизон из войск РОА — Русской освободительной ар­мии изменника Родины генерала Власова. Личный состав — быв­шие военнопленные, в основном армяне. Немцев в гарнизоне — только фельдфебель и переводчик.

1943-й год. Рождество Христово. Первое злодеяние изменников. Седьмого января арестовали, а восьмого утром расстреляли в де­ревне Наротово семью Митрофана Дмитриевича Сорокина и Аг­риппины Лукьяновны Сорокиной с тремя детьми, хозяйство раз­грабили, постройку сожгли. За что? Где-то в постройке обнаружили ржавую винтовку...

Пасхальная неделя того же сорок третьего. Власовцы еще ак­тивничают, хотя есть у них и потери, уничтожено их более десятка партизанами. По заданию партизан девчата пытаются склонить власовцев перейти в партизанский отряд, но вначале терпят не­удачу. И все же первого июня 1943 года заверняйковский гарни­зон из РОА полностью перешел к партизанам. Двоих немецких танкистов они убили, танк сожгли. Фельдфебель бежал, выскочив в ночном белье в окно. Партизанские пули не догнали его в ночи. Когда партизаны соединились с частями Советской Армии в 1944 году, все бывшие в РОА, перешедшие к партизанам, а среди них у нас были армяне, поляки, русские, прошли жесткую провер­ку. И это было необходимо.

Чувствуя приближение расплаты, немцы стали зверствовать еще больше.

Деревня Кошшово Пригородного сельского Совета. Утренний сон людей нарушен стуками прикладов в двери: «Открывай! Всем выходить!» Всех жителей деревни согнали вместе. Окрики, ругань, удары прикладами, лязг затворов, выстрелы, автоматные оче­реди... Через полицая и переводчика каратели вызывают людей по списку. «Кислова Ольга... Выходи. Мать — тоже».

Девушку выталкивают из толпы. Ветерок едва колышет легкое летнее ситцевое платьице. Фашист вытащил нож, вырезал из кус­та у канавы ивовый прут, очистил, со свистом взмахнул им в воздухе. Бил девушку остервенело, требуя сведений, о партизанах. Сперва хлестал через платье, потом, сорвав одежду, стегал и сте­гал хрупкое тело, оставляя на нем вспухающие кровавые рубцы. Мать падала в обморок. Отливали водой. Оля крепилась и мол­чала. Экзекуция повторялась до тех пор, пока на дороге не зата­рахтел мотоцикл. Каратели привезли еще одну девушку, она была ранена в ногу. «Партизанка? Кто знает, выходи!» В привезенной узнали Галю Архипову из деревни Коклино Себежского района. Но все молчали. Поиздевавшись еще, девушек забрали, прочим приказали разойтись по домам. Галю везли на мотоцикле, Олю гнали до Заверняйки прутьями...

Допросив, Олю отправили в Опочку, в гестапо. После освобож­дения мать опознала труп дочери во вскрытой могиле жертв фа­шизма на месте расстрела в Песчивке и перезахоронила на Цепелевском кладбище Себежского района. Галю опознал «партизан»-перебежчик на очной ставке в немецкой полевой жандармерии заверняйковского гарнизона: «Это та самая партизанка Галя, кото­рую вы ловите», — обрадовал фашистов предатель. Галю били, мучили. Ничего не добившись, расстреляли в перелеске между Заверняйкой и Виселками.

Не могу без содрогания вспоминать и о других зверствах окку­пантов и их подручных.

В Лобовском сельсовете, в деревне Агурьево, по доносу бур­гомистра Федьки, так называли предателя люди, за связь с парти­занами были расстреляны семьи Анны Николаевны Шабышевой и Пелагеи Николаевны Шабышевой, дети — девочка Галя до пяти лет, мальчик Аркаша — до трех лет. В деревне Буколово Красноок-тябрьского сельсовета немецкие каратели расстреляли около деся­ти человек, в том числе семью Михаила Левашова — его самого, же­ну и шестнадцатилетнюю дочь. Девушку отделили от родителей. Пытались изнасиловать, но она так яростно отбивалась, что, озве­рев, фашисты изрешетили ее пулями тут же, в сарае.

Феня Сергеева также была схвачена в деревне Буколово за связь с партизанами и отправлена в Опочку. В гестапо ее мучи­ли, пытали, издевались, а потом казнили, закопав живою где-то у Лысой Горы. Останки ее не найдены.

В деревне Хопалово Лобовского сельсовета в начале 1943 года была схвачена карателями Прасковья Егоровна Егорова. Дома оставался ее муж Иван Яковлевич Бойков с годовалым сыном. Прасковью Егоровну привязали к повозке и гнали до Опочки. Сле­дом за женой явился в полицию муж, просил об освобождении ма­тери младенца: погибнет же маленький без нее. Поиздевавшись, поглумившись над женщиной, ее освободили, а расстреляли мужа.

Федос Васильевич Васильев из деревни Шкелево Пригородно­го сельсовета был схвачен карателями по подозрению в причаст­ности к партизанской диверсии: вблизи его усадьбы на дороге, по которой ездили немцы, взорвалась партизанская мина. Били его остервенело. После зверского избиения Васильев вскоре умер.