Пришла весна, фронт ушел на запад.

Пришла весна, фронт ушел на запад. 1945-й, потом 1946-й были в нашей местности с самой весны самыми тяжелыми. Поколение военных лет знает: ли все, что только можно есть: пекли блинчики из крахмала мерзлой картошки, добытой на картофельных нивах; ребята жевали сосновую смолу и сосновые побеги, ели белые стебли осоки, варили крапивные щи, из какой-то муки пекли суррогатный хлеб, добавляя в тесто всякую всячину, вплоть до льняных пелов. Выжили, у нас никто с голоду не умер в эти трудные годы. Зато, едва налившееся зерно сейчас же пускали в дело, картошке радовались (а сажали чуть ли не шелухой, были бы глазки). Но - это трудности военного времени. Никто не роптал.

Когда вскрылась река, отец научил меня ловить рыбу на переметы. Я уже расхаживался. Помогал мне дядюшка Костя. Я ему делал рыболовные крючки, он помогал мне добывать вьюнов из речного песка. Забрасывали переметы на ночь, таскали с раннего утра. Без рыбы домой не приходили. 9 мая, проверив переметы, волокусь через деревню с торбой хорошей рыбы. Смотрю, выбегает из дома в одной станушке (тип нижнего белья) тетя Мотя, на плечах накинут платок волосы растрепаны. Впробежку перегоняет меня. «Тетя Мотя, что случилось?» - «Ой, Витенька, Победа!» - и бегом к сельсовету (располагался у Богдановых, туда был звонок из военкомата). Как-то сразу все кругом засветилось, - такое неописуемое состояние души и тела. Дома, сообщив новость, я сразу укрепил на нашей землянке красное полотно на длинной палке, и все, кто бы не проходил мимо, сразу чувствовали что-то необычное и тут же узнавали: «Кончилась война. Победа!» Как-то стихийно собралось много народу в школе, принесли балалайку, и началось гулянье. Ликовали целый день. Я сидел на скамье, и радовался, и грустил. Радовался победе, грустил, оценивая свое состояние. Разговорили девчата, привели домой. С этого дня началась изо всех сил борьба за духовное и физическое совершенство: надо вписаться в жизнь таким, каким я есть, в первую очередь, научиться ходить. Где-то в земле на печине (печина - место сгоревшего дома) в подполье спрятанный в войну разобранный немецкий велосипед (в первые месяцы оккупации с братом Валентином Богдановым «прикарманили» от беспечных, приехавших на речку купаться, немцев). Нашел, собрал. И пошло поехало. Ходить, прыгать, пытаться сесть на велосипед. Бился, падал, не отступал. Сердобольные женщины придут в кузницу к отцу по делам (ухват сковать, горшок починить, ведро запаять) просят: «Парамоныч, отбери ты от Виктора велосипед, хуже скалечится...». Так постепенно стал лучше ходить, разрабатывалась стопа, стала сгибаться в подъеме. Мелкие осколки стали понемногу исчезать из-под пальцев и от сухожилий (потом, спустя пятнадцать-двадцать лет появились в сосудах бедра и медленно продвигались (и уменьшались!) к коленку, сейчас остался у коленка один). На велосипеде снял левый шатун с педалью, сделал подножку для протеза. На правую педаль - петлю. Ага, поехал: и стопа, и колено стали разрабатываться быстрее. Через месяц-полтора поставил обе педали с ремешками. Вставлю стопу протеза в петлю, оттолкнусь, ловлю ногой правую педаль с петлей. И поехал, как с обеими ногами. Понемногу стал давить на педаль протезом, культя набирала силу. И вот радость: сел и поехал без ремней на педалях. Сильнее, сильнее, в горки стал въезжать, садиться по типу здорового человека, забрасывая ногу через седло. Это была победа, большая для меня и основательная. К концу лета 1945-го я уже мог на велосипеде съездить в Опочку (20 км туда и 20 км обратно в один день). Попробовал и в Себеж, свернулся обуденком, привез с хлебного завода несколько буханок хлеба.

В конце июля начале августа трижды ездил из Себежа на товарниках в Ригу за хлебом. У нас еще на селе не было продажи печеного хлеба, в городе - только по карточкам, а в Риге уже печеный хлеб продавали свободно. Нас латыши не долюбливали, называли русскими мешочниками, но из очередей не выгоняли. Наберешь #а несколько дней мешка три буханок, наймешь извозчика, довезет до товарной станции (обычно я присоединялся к двум мужикам, пришедшим с войны по первой демобилизации, сподручней), поймаешь товарняк на Москву, до Себежа доедешь, а потом до дому разными путями. Однажды, какие-то военные продали нам по четыре мешка сухарей воинского запаса. Это была огромная удача: надолго хватило всей семье. Но все это между делами. Сапожничал: понесли заказы на туфельки-лодочки девчатам. Измерю ногу сделаю липовые колодки, сам заготовки сошью (мамина Госшвеймашина сейчас у ее внучки шьет), деревянные липовые каблучки обтяну хромом, за милую душу девчонки носили. А плата -что у кого есть и кто сколько может, зерна любого, больше всего принесут ведро - спасибо, а то и с пуд, у кого есть, семья всех восемь человек. Для колхоза все амбарные замки перечинил (обычно ключи). Пришла пора жатвы — понесли серпы. Папа зубрить не мог, пальца в руке большого нет. Я

до войны уже помогал папе серпы зубрить в колхоз и так, в хозяйства. В эту первую послевоенную жатву несколько сот серпов перезубрил, в колхозы, гражданам, трудодни писали, но в первые годы после войны больше 150-200 г на трудодень зерна не выходило. Ни денег, ни других продуктов на трудодни не было, не так как до войны. Отец с матерью до войны (по 1941) работали в колхозе, а нас детей, пятеро. Хлеб зерном разный папа на трудодни возами привозил: рожь, горох, ячмень, как-то гречиха была. Картошка, турнепс, мед (пасека в колхозе была), яблоки и т.д., все делили по трудодням. Мама умела хорошо готовить, а для нас, детей - сыт, обут, одет, чего больше надо? Держали корову, мама всегда выпаивала теленка; контрактовали в колхоз. Держали овец до 14-16, гусей, кур, кроликов, по два коромника в год (на отрубях - отрубями отоваривали за проданное государству молоко, летом - хряпа, картошка, свекла, присыпка из колхозного зерна, о комбикорме понятия не было). Держали свиноматку, продаст папа поросят, едет в Ленинград, захватит еще мяса чемодан, продаст, отгуда привозит ситец, сукно, белье, всегда французские булки, баранки - мы рады! В послевоенные годы мы так и не дожили до того, что ели в детстве без колбас всяких, о которых понятия не было как магазинных. Домашние мама всегда делала к Рождеству, крупяные зажаривала на противне: ох, и вкусные они! Ливерные делала впрок, ничего похожего на теперешние, таких сейчас не встретишь. Когда забивали овцу или барана - всегда сальник, это блюдо сейчас забыто. Весной каждый год коптили свиные окорока и полоти свинины. Готовые подвешивали в неотапливаемой половине дома. Между обедами, захочешь перекусить (родители на работе, берите сами) - кусок хлеба и ветчины -вкусно и сыт. Сахар толысо кусковой, синеватый. Папа набьет кусочками или щипчики такие для сахара были, чай обычИо фруктовый, такого настоящего грузинского или индийского не помню. Пьем в прикуску, прямо с кипящего самовара, с блюдечек. С бани - всегда самовар с чаем, понятия не было, чтобы стопка с бани, и вообще, водкой, выпивкой не отмечали даже работы толокой. И это помню, еще до колхозов. Рей молотить, лен ли мять, постройку сомшить или разобрать, чтобы нижнюю связь подрубить - толока. Рей ржи обмолачивали цепами досветка, то есть до завтрака, тогда только собирались на завтрак, ели плотно, сытно, и хозяйка (мама) готовила что-то повкуснее и покрепче: жаркое с мясом, зажаренную утку, если есть дичь после охоты - это деликатес, как и зайчина в подливе и поджарке. Лен мять - тоже рей досветка толокой. Льномятки ручные, по четыре сильных мужика за рукоятками на валах, и подавальщик только сноровистый. Работать люди умели! Придет зима, мама садится за прялку, лен, шерсть. Напрядет матушек, к Рождеству ставит став, ткет льняное полотно или сукно. Лет с трех-четырех помню, засматривался и удивлялся, как мама командует руками и ногами, как быстро гоняет челнок с пряжей между основы и как потихонечку на вал прибавляется полотно. Или жнет в поле. Серп так и летает под рукой с горстью стеблей. Наберется в полную пясть - одним махом в сноп, наберется сноп, раз, два и завязала. Перед концом работы снопы составлять в бабки помогают те из нас, кто побольше. Спрячемся в бабке и полной грудью дышишь свежестью соломы и зерна. Такого теперь дети не знают.

Сейчас любят рассказывать и смаковать разное - в колхоз загоняли, иконы разбивали, чуть побогаче кто - раскулачивали. У нас первый колхоз возник в 1931, из пяти хозяйств, крепких, не самых бедных. Разрастался постепенно, то укрупняли, или снова расходились на более мелкие. Целые деревни оставались единоличниками (Белоглазево, Наротово, Красногорка, Байдаки, Речка) вплоть до начала ВОВ (1941). Как помню, единоличники жили материально не лучше колхозников, беднее. Знаю по родственникам, тетушкам по отцу (в Ермолове, Белоглазево). Колхозные семьи жили сытнее, крепче. Папа стал колхозником как-то автоматически, начиная с того, что обрабатывал первый колхоз в кузнеце с самого начала его образования. Потом вступил официально, сдав в колхоз лошадь (Зорька) со всем инвентарем, корову (Венгерка), обобществили амбар и гумно. Всю жизнь в нашей семье колхозная работа у родителей была основной; Какие-то домашние дела могли быть не доделаны, но не колхозные. Не за страх, а по совести: общественное хозяйство для отца было дороже своего всю его жизнь с тех пор, как я стал осознавать себя субъектом семьи. Даже в послевоенные годы, когда большая часть общественной работы не была оплаченной. Папа шел в кузницу всегда до завтрака, и мы, кто-либо из нас, детей, выходили на улицу и горланили: «Пап, снедать иди», или «Пап, завтрак готов», и только с приходом отца усаживались за стол, после чего спешили в школу.

Возвратившись из госпиталя и перепробовав различные виды труда, понял, что не могу преодолеть серьезную деятельную жизнь (и это без прикрас!) меня гореть в жизни звал Николай Островский, его «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей», потом Алексей Маресьев с «Повестью о настоящем человеке» Полевого, в какой-то степени «Железный поток» Серафимовича. Могу ошибиться в построении фраз, но не в главном, что сидит в мозгах: «Жизнь дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было больно за подленькое и мелочное прошлое, и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь, все силы были отданы борьбе за освобождение человечества». Или: «Если бы у меня была одна нога и один глаз, я бы работал как скаженный на всех фронтах социалистического строительства».

Забытая за военные лихолетья мечта стать учителем всплыла в августе 1946. Проанализировал свое положение: мне 20 лет, за плечами 7 классов, или сейчас, или никогда. Сел на велосипед и приехал в педучилище. Идут приемные экзамены на первый курс. За директора Савуренок Кирилл Савельевич. Представляюсь. Внимателен: «Не знаю, Парамонов, что с вами делать». Мне понятно: нет никакого документа об образовании, но погиб он здесь, в педучилище, в 1941-м. Как бы угадывая мои мысли, Кирилл Савельевич оторвался от бумаг: «Ладно, пойдемте». От основного здания переходим Коммунальную в дом барачного типа на месте теперешней райбиблиотеки. Представляет меня Тихону Федоровичу, как инвалида войны, документов об образовании нет, хочет учиться. Усадили в группу, пишу диктант. Стараюсь.. Закончили. Сдаем сразу, не перечитывая. Ждем результаты на улице, так сказано. Появляется Кирилл Савельевич: «Парамонов, идемте!». Идем. Тихону Федоровичу: «Как Парамонов написал?» Тихон Федорович; не отрываясь от работы: «Вполне грамотно, хорошо». Вышли на улицу. Кирилл Савельевич кивает в сторону группы девчат: «Идите с ними, сдавайте математику». Я, не задерживаясь: «Не могу я сдавать математику...» - «Почему?» - измеряет меня с головы до ног и обратно. Говорю: «Я ничего не знаю, я все забыл...» Это было горькой правдой (кроме основ арифметики). Как бы для себя вслух, напряженно думая: «...Что с вами делать?.. Ладно, Парамонов, приходите учиться. Условно». Крупным шагом Кирилл Савельевич пошагал к себе.

Так, 1 сентября 1946-го я сел за парту после пятилетнего перерыва двадцать четвертым в группе девушек 1 «А» курса. Студент! Живу в общежитии в числе семерых парней в полуподвальной комнате в здании, где на втором этаже - квартиры учителей и библиотека педучилища (сейчас это здание соединено с основным корпусом педколледжа). Студенты размещались в трех комнатах со стороны парка, в угловой жили девочки, в двух других - парни. Вместо коек - деревянные топчаны, один на двоих. У каждого - сундучок под койкой, все съестное из дому там, под полом - крысы, по ночам бегают по нам (помню, на лицо прыгнула -вскочил, как ошпаренный). Ужин варили сами в круглой печке, складывались, у кого что есть. Основа варева - картошка, если есть, с добавлением капусты, лука мяса или свинины, под готовность обязательно добавляли сметаны, если было - масла, творога. Получалась тушенка, самое вкусное блюдо за весь день! Ели горячую, иногда, прямо с чугунка, в котором варили, собравшись в кружок, больше так, не то, чтобы «повар» раскладывал каждому в его миску. За повара и мойщика чугунка — по очереди, чашку, ложку мыли каждый свои, под умывальником или на дворе (водопровода не было).

Завтракали и обедали в столовой педучилища по карточкам в счет стипендии. Хлеб после войны был только по хлебным карточкам, зато дешевый. Коммерческий хлеб появился где-то к 47 году, 10 рублей килограммовая буханка (1 рубль после реформы денег), но такой хлеб не дожил до нее, карточки отменили и в столовой стали ставить на столик тарелку с хлебом, если не съедали, можно было взять кусочек с собой. По выходным все разъезжались по домам за подкреплением. Мама для меня (а через два курса пришла учиться и младшая моя сестренка), потом для двоих за неделю собирала творог, сметану, брали из дому картошку, крупу, варенья, огурцы, капусту, .хлеб в добавку к карточкам, потом хлеб отпал, что-то из домашней выпечки. Не шиковали, но голодающих не было. Помню, как-то в книгах потерялась хлебная карточка, почти месячная. Прокормили меня хлебом всем курсом. Почему в книгах? Не было портфеля или чемоданчика, жили на дворе педучилища, все сразу нести на занятия не надо было, прибежишь на перерыве, что-то оставишь, другое возьмешь. В нашем выпуске было 4 группы: А, Б, В, Г, на гоэкзамены вышли 96 человек.

По всем предметам учеба давалась хорошо, кроме математики в первом семестре. Щадила меня Евгения Ивановна, много занимался сам. Пока не прогнал курс семилетней школы, ничего не выходило. Но на конец второго полугодия и алгебра с геометрией пошли на «4», а потом и на «5». Основным учебным зданием, как и административным, был корпус бывшей гимназии на Ленинской, 20. Вход в здание - со двора, со стороны пожарной каланчи, прямо на второй этаж. Налево - кабинет завуча, направо - бухгалтерия (проходная) и кабинет директора. По прямой, с выходом на Ленинскую - зал (проходной), направо и налево - учебные кабинеты, они же классные комнаты. На первом этаже (отдельный вход со двора со стороны каланчи до основного входа) -учебный кабинет-класс; вход со стороны Пушкинской - пищеблок и столовая педучилища. В одноэтажном здании на месте Дома Детского творчества, вход со стороны ул. Ленина, направо -кабинет химии, по прямой (коридор) налево - маленькая комната-общежитие, по прямой - тоже общежитие для девочек. В небольшом одноэтажном здании между основным старым корпусом педколледжа (б. гимназия) и основным зданием, выходящим на Пушкинскую размещались два учебных класса. В здании типа барака на месте Сбербанка, только ближе к Коммунальной (частично место библиотеки) размещался один класс-кабинет и общежитие девочек. Основное общежитие ПУ располагалось на ул. Ленина, 60. На месте дома Администрации была «забегаловка» (разливное вино, пиво, закуски) и фотография. Напротив - здание Нарсуда и прокуратуры. На месте здания сельхозуправления - автобусная станция. В зале ПУ тоже размещалась учебная аудитория, для проведения мероприятий столы уносили в соседние комнаты. Директором педучилища был Рамицын Дмитрий Никитич. Классным руководителем в нашем 1 «А» два курса был Константинов Александр Константинович. Когда его назначили завучем -Смирнова Прасковья Ильинична (химик, биолог). Географию вела Предэ Зенита Семеновна, математику - Иванова Евгения Ивановна, историю - Васильев Алексей Алексеевич, физкультуру и рисование - Петров Иван Терентьевич, арифметику и методику арифметики - завуч Савуренок Кирилл Савельевич. Музыки не преподавалось, не было специалиста (1 курс). Курс истории КПСС читал Рамицын. Преподавательский состав (я перечислил только тех, кто работал с нами, в других группах были и другие преподаватели: Львов Михаил Михайлович, математика; Савуренок Зинаида Игнатьевна, биолог; Николаева Пелагея Константиновна и др.) После всего пережитого в период оккупации, когда малейшая оплошность могла закончиться жестокой расправой и смертью; после суровой, полной опасностей, грубоватой партизанской жизни, когда приказ был основным критерием твоего поведения и участие в боевых операциях могло стать последним мгновением жизни, а для многих так оно и было, после мучительного выживания и внутренней борьбы за жизнь, после лечения в госпиталях; после невероятных усилий вписаться в трудовую жизнь своим искалеченным телом, - после всего этого учеба в педучилище в течение первого курса казалась сказкой. Все во мне пылало светом прекрасной действительности. Преподаватели относились к нам с особым вниманием и уважением, общение на занятиях и вне их - только на Вы. Мне запомнилось, что даже при полном незнании ответа на вопрос Евгения Ивановна (алгебра, геометрия) на мое «Не знаю» даже стеснялась поставить в журнал двойку. И никаких выговоров, скажет только: «Останьтесь, позанимаемся». Все налаживалось трудом. Корректность в обращении, высокая культура поведения, требовательность к знаниям, новизна наук поднимала нас, студентов на новую, более высокую планку жизни. Я был па десятом небе!

Подошла пора экзаменов за первый курс обучения. Много готовился. Что-то неловко стал чувствовать левым глазом. То ли взрывной волной, может быть, комом земли глаз был поврежден при ранении, налившись кровью, но потом это прошло как-то само собой. Только видел похуже. И вдруг снова такое. Дмитрий Никитич, заметив неладное, забрал меня в кабинет, молча усадил на стул и стал названивать кому-то. Слышу, разговор обо мне. Говорит, что сейчас пришлет студента, он инвалид войны, просит хорошо посмотреть по поводу допуска меня к переходным экзаменам. Я встревожился. Дмитрий Никитич положил трубку. Видит мою взволнованность. «Вот что, Парамонов, пойдете в больницу, прямо к главврачу, по-видимому, вас нужно освободить от экзаменов. Со зрением шутить нельзя». Так я оказался снова на больничной койке, и через некоторое время после экзаменационной сессии мне сообщили, что переведен на второй курс, как освобожденный от экзаменов по болезни. Около двух месяцев лежу в больнице, болезнь прогрессирует, глаз уже не видит, очень болит, разрывает глазное яблоко, налитое кровью. Начинает слепнуть второй глаз. Срочно направляют в Ленинград, в глазной институт. Дали направление, девчонки из группы посадили на автобус до Острова. На левом глазу повязка, правым сколько-то вижу через слезу. Схожу в Острове с автобуса. Слышу знакомый голос: «Виктор, это ты? Что с тобой?..». Двоюродная сестра Зина Авотина с мужем, едут домой, в Ленинград. В те времена тоже подобно периоду ельцинской бархатной революции, из города в город сновали челноки с барахлишком, зарабатывая на этом на хлеб. Только тогда это называлось не бизнесом, а спекуляцией, преследуемой законом, но еще не так строго. Приезжаем в Ленинград, с поезда переходим к троллейбусу. Зина говорит Василию (ему сейчас за 90, Зины уже нет в живых): «Жди здесь, смотри, чтоб чемоданы не свиснули, я отвезу Виктора». Заходим в троллейбус, сажусь на свободное место к пожилой женщине, она поворачивается ко мне лицом, я с удивлением и восторгом: «Тетя Шура, здравствуйте!..». Родная тетушка, мамина сестра, коренная ленинградка, пережившая блокаду. Зина быстро сориентировалась и передала меня тете Шуре, она и привезла меня в приемный покой Глазного института имени профессора Гиршмана. Это было Кавгуста 1947 года. Не могу назвать имени профессора, в кабинет которого почему-то меня провели две медсестры под руки, усадили в кресло, сняли повязку, ушли. Профессор осмотрел оба глаза, проверяя реакцию на свет и изображения. Пристально всматривается прямо в лицо: «Молодой человек, чтобы спасти зрение правого глаза, левый нужно удалить, лечить поздно». Я как сидел, так и выплеснулся навзрыд: «Ну вот, теперь глаз!..». Тут же вытерся, сжался в комок. Самообладание вернулось также быстро, как и сорвалось. Только в сознании пронзилась аналогия: там, в госпитале: или ампутация, или смерть, здесь... - вырезать глаз, чтобы остаться зрячим. Значит такая судьба моя ...

Провели в палату. Большая часть больных совершенно слепы, глаза внешне нормальные, различают только свет и тень. Больше двадцати еще совсем молодых мужиков. Это-фронтовики. В Германии из железнодорожных цистерн причастились. Кто умер, кто ослеп, кому-то ничего не стало, но таких меньшинство. Лечению слепота пока не поддаётся. На второй или третий день сделали операцию. Обкололи глаз обезболивающим, задрали веки вверх-вниз, чем-то закрепили. Боль исчезла, чувство такое: у меня в глазнице не глаз, а камень. Глаз удалили, промыли глазницу, наложили повязку, в палату шел сам на костылях под патронажем двух медсестер. Правый глаз меньше стал болеть, лучше видеть, закапывали что-то, ниже глаза делали какой-то укольчик. 10 августа сняли повязку и подобрали глазной протез, 12 августа выписали. В сопроводительных документах просьба: оказывать больному помощь в приобретении проездных билетов. Читаю диагноз в справке: «Травматический иридоциклит, травматическая катаракта, вторичная глаукома левого глаза». Левый глаз удален, острота зрения правого 0,6. Устные рекомендации: избегать умственных и физических перенапряжений, работ, связанных с возможностью физических травм, постоянное наблюдение окулиста, в течение года - очки-консервы (светобоязнь). Когда я поднялся, почему, откуда, катаракта, я четыре года практически не ощущал недостатка в зрении, глаза были здоровыми, врач объяснила, болезнь развилась через годы, как результат тупой травмы, контузии или ранения, на основе умственного и физического перенапряжения. И то, и другое было: в течение учебы на первом курсе я усиленно тренировался физически (езда на велосипеде, ходьба, помню, трижды намеренно ходил пешком домой (20 км на протезе бедра)), усиленная физзарядка (хотя от физкультуры был освобожден), ходьба без трости. Возможным это стало не сразу. Протез, сделанный в госпитале, я освоить по-настоящему не смог, как и повторный, сделанный на Торопяцком протезном заводе. Узнав от коллег по несчастью, что хорошие протезы делают в Ленинграде, стал писать во все социальные инстанции с просьбой изготовить мне протез на Ленинградском протезном заводе. Отказы. Написал письмо лично Сталину. Прошло около двух месяцев. Письмо Министерства социального обеспечения в адрес областного отдела социального обеспечения, мне - копия: разрешить Парамонову В.П. изготовление протеза на Ленинградском протезном заводе. Об исполнении информировать Министерство социального обеспечения в месячный срок. На третий день после этого письма получил наряд ОБЛСО: через три недели привез из Ленинграда третий протез, сделанный по спецзаказу, удобный, легкий (нитролаковый), бегать, конечно, и на нем не выходило, но на велосипеде вскоре не отставал от здоровых ребят, зимой встал на лыжи. Стремление достигнуть физического совершенства тренировками, духовного - усиленными занятиями (ставил цель сдать за первый курс все на отлично, принят на учебу условно, без документов об образовании, напоминало о себе только при инспекторских проверках работы педучилища комиссиями ОБЛОНО или министерства, что и сыграли со мною злую шутку со зрением. (Боялся отчисления).

Приехав домой из Ленинграда со стекляшкой в глазу, я затаился, и только через год в семье все разъяснилось, когда, умываясь, на глазах у мамы из глаза выпал протез.

1 сентября пришел в свою группу на второй курс, как ни в чем не бывало. Недостаток зрения и болезненные с этим явления несколько осложнили учебу, ио приспособился быстро: девчонки читали учебники или записи, я старался схватить основное и пересказывал, и мне хорошо, и для них полезно, К концу второго курса зрение поднялось с 0,6 до 0,8 - 0,9. От консервов (дымчатые очки) перешел на (-) 1, с оценкой зрения в очках 1,00. На втором курсе плотно втянулся в общественную работу: участие в художественной самодеятельности (наши концерты в колхозах собирали полные залы изб-читален, возникавших кое-где клубах в пустующих домах со времен войны), в комсомольской, профсоюзной работе, в шефстве над группами-классами первокурсников. Помню, в феврале 1948 по решению профсоюзного комитета меня и Ефимова Антона Ефимовича наградили санаторными путевками в Кисловодск. Я отказался, ехать не на что ..., да и одеться, в общем-то, не во что. Пригласил в кабинет директор, оказал денежную помощь в счет стипендии. И мы поехали. Антон дал мне свои сапоги и фуфайку, сам - в шинели. В Великих Луках в ОблОНО, областном комитете профсоюза женщины заметили, что при нас нет ни чемоданов, ни вещмешков, спросили: где наше сменное белье, в санатории им не обеспечивают. Признались: у нас ничего нет. Нас попросили не уходить, оформив документы, через некоторое время вручили нам небольшие пакеты в домашних сумочках: там было по две смены нижнего белья и НЗ продуктов на дорогу. Погода в Кисловодске оказалась весенней, внимание и лечение -трудно желать лучшего. Домой, на учебу, мы вернулись посвежевшими, окрепшими, жизнерадостными. Отставание по программам преодолели быстро, учеба вошла в свою колею без последствий. Переводные экзамены сдал все на отлично, и окончательно утвердился студентом ОПУ. В летнее время дома занялся столярным делом: сделал обеденный стол для семьи, деревянный диван, обшил большую часть уже заново отстроенного дома вагонкой, которую делал из досок вручную. Дом на старом пепелище в Заверняйке мы семьей стали строить в первое же лето после освобождения. Колхоз отдал наш же обобществленный в 1932 году амбар, бесплатно был выписан лес. Чтобы поставить сруб, напилить (вручную (!) другого способа не было) досок на пол, брусьев на оконные и дверные коробки по найму, отец взял в госбанке беспроцентный кредит (выплатили полностью в пятидесятые годы, многим, кто не выплатил, государство списало). В лето 1946 г. из землянки переселились в дом, в одну из отделанных комнат, другая оставалась нежилой. Работы было впереди еще много, ею я и занимался в каникулярное время летом 1947, 1948, 1949 годы. Полностью обшил дом, сделал все оконные переплеты в жилой комнате (наружные и внутренние рамы), филенчатые двери, входной тамбур с крыльцом. Столярному делу меня научил Иван Алексеевич на уроках труда в мастерских педагогического училища. Начал с портретных рамок, потом под его руководством я сделал раму, твердо усвоив технологию, аналогично сам потом применил эти знания в домашнем строительстве.

Третий и четвертый курсы обучения в педучилище прошли без срывов. Старшекурсниками мы утвердились хозяевами педагогического училища, и в воспитательной работе администрация и преподаватели опирались на нас, актив профсоюзной и комсомольской организаций, наиболее активных и авторитетных студентов. Насколько доверительного была такая работа можно судить по тому, что во многих случаях разбирательство персональных дел студентов (если выразиться официально) происходило без присутствия преподавателей или кого-то из администрации. И обещание, данное своим старшим товарищам, у которых разбираемый студент (студентка) все время на виду, всегда возымело положительным воздействием. Помню, нахулиганили двое из наших старшеклассников. Им грозило отчисление. Дмитрий Никитич вызывал нас по одному, чтобы выяснить точно подозреваемых. Дошло дело до меня. Я сказал: «Дмитрий Никитич, не примите это за ложное товарищество. Я знаю, кто они. Разрешите нам разобраться в своей среде, больше подобного не повторится». Дмитрий Никитич: «А все-таки кто, хотя бы зачинщик». Я не назвал даже намеком, считал, чтр если выдам, буду предателем. На этом разбирательство со стороны администрации закончилось. Мальчишки дали нам крепкое клятвенное слово, закончили педучилище и были неплохими учителями, и оба в последствии оказались на высоких должностях партийных работников. Все время вместе, все время на глазах: они стали совсем другими и в учебе, и в поведении. Потом, на длинном пути педагогической работы (47 лет) воспитанию коллектива и в коллективе я придавал решающее значение.

На третьем курсе мы перешли учиться в отстроенное двухэтажное здание основного корпуса теперешнего педколледжа. Занятия стали проходить строго по кабинетной системе. На первый курс поступила моя младшая сестренка, Аля, перенесшая после освобождения грозные болезни. Старшие сестры Соня и Люба ушли из семьи. Соню направили работать в Сумароковскую начальную школу, потом в Притчинскую семилетку. Люба вышла замуж за военного летчика и уехала с ним в Львов, затем в Кречевицы Новгородской области, откуда - в Армавир Краснодарского края. Младший брат Женя учился в Заверняйковской семилетке. Видя затруднительное материальное положение двоих студентов из семьи Парамоновых, Дмитрий Никитич утвердил меня лаборантом кабинета физики и поместил жить с сестренкой вместе в маленькую комнату общежития на месте теперешнего Дом Детского творчества. Старался вписаться в общество развлекательных мероприятий как в ПУ, так и в каникулярное время дома, в деревне, в лето 1948-го прямо на базаре я променял велосипед на немецкую гармошку, и все лето дома в нежилой комнате учился играть, обычно вечерами. Папа ругался, не даю спать, но когда стало что-то получаться, перестал ругать. На третий курс пришел гармонистом. О, теперь я не был лишним ни на вечерах в педучилище, ни на гулянках в деревне. И в молодежной среде приближался к жизни нормального, нужного молодого человека. Исчезало чувство инвалида (при второй группе с 1944-го), хотелось делом и словом во всем быть на виду, жить нормальной человеческой жизнью. С тех пор так оно и есть: я знаю, что я инвалид, знаю, что болен, но если встал и могу двигаться, всегда в делах, которые измеряю не тем, что делал, а что сделал. И так каждый прожитый день, включая выходные и праздники. Скучновато? Нет. Здоровая компания с гармошкой или баяном, (теперь и другая музыка пошла) бывала всегда к месту, то же -деревенские свадьбы, художественная самодеятельность, гулянки в деревне, на улице ли, в клубе. Девчонки зайдут за мною домой, гармошку снесут, отыграю (до мозолей на руках), домой один топаю. Как-то не клеилась у меня ответная любовь. Как будто все хорошо, встречаемся, дружим, а замуж выходит за другого. И так не раз, девушки уходили, любовь оставалась при мне, до моей суженой — Валентины Павловны.

Два последних курса учебы пролетели незаметно. Государственные экзамены сдавали в теперешнем актовом зале колледжа, там же был выпускной вечер. Наш выпуск 1950 года был первым четырехгодичным выпуском обучения, 96 человек. На выпускном вечере 7 июля 1950 нам вручили Дипломы государственного образца с присвоением квалификации «учителя начальных классов». Было и радостно, и грустно. Я - учитель, впереди новая жизнь, новая работа. На 4-м курсе по рекомендации директора был принят кандидатом в члены ВКП(б). Работать всех направляли по системе распределения и заявкам. Я получил назначение во вторую среднюю школу города Опочки. Сразу же записался на курсы по подготовке учителей математики и физики для семилетних школ при Великолукском учительском институте. Занятия проходили при педучилище с выездом преподавателей из областного центра. По окончании курсов здесь же приняли от нас вступительные экзамены на заочное отделение Великолукского института. Приехав домой с дипломом отличия, ко мне пришел директор Заверняйковской семилетней школы Матвеев Петр Матвеевич и уговорил идти на работу в родную школу. С 12 августа 1950 года я — учитель математики Заверняйковской семилетней школы. С началом учебного года -сопутствующие нагрузки: русский язык, литература, в своем воспитательном классе, ботаника, физика. Программный материал семилетней школы не представляет затруднений, как и методика преподавания этих предметов по знаниям, полученным в педучилище. Наполняемость учащихся большая, в 5, 6, 7 классах - параллели. Нагрузка 32 часа в не/делю (еще не хватало учителей), зарплата 960 рублей (старыми деньгами, ставка за 18 часов - 540, плюс дополнительная нагрузка, классное руководство, проверка тетрадей). Состав учащихся неоднороден, даже в 5-х классах есть 16-17-летние переростки, еще дают о себе знать годы войны. Микрорайон школы большой (не было еще семилетних школ в Высоком, Притчах), ребята ходят каждый день за от 3 до 12-15 километров (Балахи, Волково, Подлипье, Ярцево, Шейкино, Елдино, Пьяново, Иванково, Корни, Кониново Краснооктябрьского сельсовета, Кониново Каресельского (сейчас Пригородного) сельсовета, Кареселка, Бахарево, Степеницы, Швецово, Калинкино, Цибановка, Рубаново, Ермолово, Шкелево, Ковыряево, Виселки, Жевляки, Екимцево, Заверняйка, Васьково, Вересенец, Копотиловка, Михейково, Языково). Сразу же приходится приспосабливаться учить детей на уроках, не перегружая домашними заданиями. Из дальних деревень ребята приходят домой не раньше 7-8 часов вечера, а утром отправляются в школу в шестом, в снег - и раньше. Интерната при школе нет, столовой нет. Школьные здания разбросаны на расстоянии километра. За свободный урок едва успеваешь перейти из здания в Желваках в здание Заверняйки, Электрического света нет, фонарь, керосиновая лампа. Зимой в 9 еще темно без света, кто приходит в школу пораньше, без света быть нельзя. За подготовкой к урокам засиживаюсь допоздна, иногда часов до 2-3 ночи (много времени идет на проверку тетрадей по русскому языку и математике, каждый урок продумываю основательно, пишу подробные планы). По партийной линии сразу же комсомольская политшкола (12-15 комсомольцев) колхозной молодежи. Ходят и не комсомольцы. РК КПСС утверждает внештатным пропагандистом, сперва комсомольской школы, затем партийно-хозяйственного актива колхоза «Красная Деревня» затем, отделения «Заверняйка» совхоза «Красный Фронтовик». Это общественная нагрузка остается на мне до 1976 года (год закрытия Заверняйковской восьмилетней школы). Вместе с партийным активом занимаются учителя школы. Занятия раз в неделю по вечерам. Нагрузка не из легких, подготовки много, самому надо быть в курсе всех политических событий и вопросов хозяйствования. Не помню, чтобы итоговое занятие проходило без присутствия представителей Опочецкого РК КПСС, Великолукского, потом Псковского ОК КПСС. Но основная работа - школа, ей все силы и знания. Очень быстро понял, что сближение с ребятами происходит более результативное через внеклассную, внешкольную, пионерскую и кружковую работу. Первым увлечением озорных мальчишек оказалось, как ни странно, садоводство. Вырастили в подвалах на дому, путем стратификации семян сеянцы яблони и груши. Заложили в феврале, всходы появились в апреле-мае. Дома выставили ящички на свет. В апреле принесли в школу. Много, сотни. Что делать? Поговорили с директором, выбрали участок (земли школьного участка 5 гектаров). Высадили, как считали мальчишки 1000 сеянцев. Ухаживали, не давали зарастать травой, подкармливали конским навозом (в школе была лошадь). К осени наш питомник радовал глаз. Но чем еще занять ребят? На выручку пришло мое освоение фотопроцесса. В первом полугодии на выборах директора Матвеева Петра Матвеевича избрали депутатом райсовета и утвердили заведующим РОНО. Уходя из школы, он передал мне физику и свой довоенный «Фотокор - 1» и книгу «25 уроков фотографии». Понемногу мы с младшим братом Женей (он учился в 7 классе, был и моим учеником в первый год работы в школе) дома освоили фотодело. Организовали в школе фотокружок. Так что медленное, но верное садоводческое увлечение сразу подкрепилось увлечением фотографией. Одно дополняло другое. Работы в питомнике и фотографирование. «Фотокор - 1», переживший в тайниках оккупацию, был с подпорченной оптикой. Купили

«Любитель», не было фотоувеличителя. Сконструировали две приставки, одну для фотографий 9 х

12, другую - на 12 X 18. Зашторим окна в кабинете (сперва в классе), зарядим фотобумагу, выходим на свет, даем экспозицию, снова в темноту с красным фонарем (красная копировальная бумага между стекол в щите, затемняющем окно), печатаем фото. По отношению к тому, что есть в фотоделе сейчас, это очень кропотливое дело, но, совершенствуя процесс, приобретая более совершенные фотоаппараты, фотоувеличители, фоторабота в кружках оказалась делом всей трудовой жизни 47-летнего периода работы в школах. Начатая в первый год работа по садоводству привела к созданию в школе плодопитомника с выходом привитых саженцев ежегодно до 350-400 штук. Заложили и вырастили школьный плодовый сад, передавали саженцы многим школам района, распространяли среди населения. Впоследствии вел кружки технического моделирования, авиамоделирования, краеведения (собрали сведения истории школы, истории колхоза), был создан небольшой школьный краеведческий музей.

Запомнился кружок «Красных следопытов». Собрали сведения о партизанах и связных, агентов партизан в немецком гарнизоне. Нашли два захоронения погибших воинов-красноармейцев. С разрешения военкомата вскрыли могилы, в одной выбрали кости семи останков красноармейцев, в другой - одного партизана. Перезахоронили, оформив «Братскую могилу» на захоронении в деревне Заверняйка на гражданских кладбищах рядом с уже ранее оформленными двумя захоронениями. Стали искать родственников по документам РВК (дела на погибших в Опочецком районе в период освобождения сохраняются в Райвоенкомате по настоящее время). Откликнулись и приехали родственники Длуглач Льва Яковлевича, лейтенанта, умершего от ран в полевом госпитале в 2 км от Заверняйки, за бывшей деревней Белоглазево, и Фещенко Владимира Сидоровича, гвардии рядового 30-го Гвардейского стрелкового полка. По документам РВК пополнили список погибших братского захоронения. Получилось это вот почему. Ко дню 20-летия Победы были вскрыты могилы всех известных захоронений воинов, погибших при освобождении Опочецкого района и произведены перезахоронения, с оформлением «Братских могил». В деревне Заверняйка рядом с могилой погибшей партизанки Кузьминой Галины Архиповны (разведчица 5-й КПБ, раненой захвачена в плен, расстреляна в Заверняйке 12.07.1944) было оформлено братское захоронение, но не уточнены по похоронкам списки всех погибших, что мы и сделали. Каким Образом: в похоронке РВК указано место гибели и где погребен погибший. Устанавливаем, в какую братскую могилу перенесены останки. Сверяли списки на братском захоронении. Если в списке нет Ф.И.О. перезахороненного с разрешения РВК после проверки вносили Ф.И.О. на щит братской могилы.

Долго не могли найти данных о перезахороненных останках партизана. Им оказался Исаев Петр Исаевич, 5-я КПБ.

Составленные «Красными следопытами» списки погибших в Отечественную войну жителей деревень школьного микрорайона по начальным классам) очень пригодились при работе по «Книге Памяти» (т. 7 и т. 18).

В редакции «Книги Памяти» я работал при ее создании в течение пяти лет (на общественных началах).

До введения трудового обучения в школе мне было выделено небольшое помещение для размещения кружка столярного и слесарного дела. Все необходимое оборудование делали или добывали с ребятами. Поэтому, когда было введено трудовое обучение, Заверняйковская школа первой из сельских школ имела столярную мастерскую на 24 рабочих места и слесарную на 12 рабочих мест с полным комплектом инструментов (в городе первые мастерские были сделаны Ивановым Николаем Георгиевичем (впоследствии он был директором краеведческою музея) в школе № 2 г. Опочки). В столярной мастерской на каждом рабочем месте был комплект инструментов здесь же хранящийся: ножовка, рубанок, полуфуганок, угольник, киянка, стусло, 2 стамески, рейсмус. Для общего пользования имелись: отборник, закройник, шпунтубель, фальцкобель, 2 колевки.

Верстаки тоже сделали сами по типу, как выполнены сейчас скамьи и столики, применяемые в здании администрации. Упор для детали при строении - мскшличеекая гребенка с клином для крепления и регулировки подъема. Не было электричества (и районе еще не было сплошной электрификации). Мы с ребятами сделали снимки мастерской, и я (самовольно!) поехал в ОБЛОНО, принял меня Леонов Михаил Петрович. Я просил помочь дооборудовать мастерскую станками, выделить двигатели внутреннего сгорания под генератор переменного тока 9 кВТ, который мне (школе) отдали для электрификации мастерский на Оночецком спирпаводе. Все сделаем сами. Просмотрев фотографии, Михаил Петрович записал просьбу (комбинированный станок по дереву, токарный станок по дереву, сверлильный станок и двухцилиндровый двигатель внутреннего сгорания, бензиновый (тип забыл, но обозначен был, я знал (разведка «боем»), что такие двигатели в ОБЛОНО бывают. Переговорив с кем-то по телефону, Михаил Петрович сказал, что все, что вы просите, будет выделено. Спросил, как будете брать. Я объяснил, что грузовую машину, если нужно и рабочих, нам даст совхоз по первому обращению, там же в мастерских «спарят» наш генератор с двигателем, о чем есть договоренность. Михаил Петрович спросил: « Завтра можете приехать?» Прикинув, я попросил через день (надо было решить поездку накануне, выписать путевку, определиться с автомашиной). Рабочих не нужно везти, вам все погрузят.

Надо сказать, что вопросы выделения транспорта для школы (экскурсии учащихся, перевозки) в пределах области решались без участия директоров совхоза «Красный Фронтовик», достаточно было обратиться к завгару. Такова была система работы администрации совхоза: школд, как первое отделение совхоза, нужды школы выполнялись без всякой волокиты. Но и коллектив школы откликался на любую просьбу помочь совхозу в каких-то сельскохозяйственных работах. Даже мы, учителя, ходили в ночную сортировать зерно или молотить лен. Коллектив учителей был молодой, жизнерадостный, идем часа в два ночи домой с колхозного гумна, песни поем, озорничаем между собой. Весело и жилось и рабо'1алось! Детская художественная самодеятельность подкреплялась взрослой. Пимню, любители из местной мил одежи, учителя инсценировали «Русалочку» Пушкина, я играл роль мельника ... «Все вы, девки молодые, все дуры вы. Уж, если попадется вам человек завидный, не простой, так надобно его себе упрочить. А чем? - Разумным честным поведением, заманивать, то строгостью, то лаской. Порою исподволь, обиняком, о свадьбе заговаривать. Л пуще всего - беречь овою девичью честь. Бесценное сокровище: «Раз упустишь- не воротишь!..» Не могу сказать, ч го это слово в слово с пушкинским текстом, но что монолог произносился в точности так - из головы не выбьешь.

Возвращаюсь к основному тексту. Физический кабинет в школе по типу, каким таковой мы сделали с супругой Валентиной Павловной в 1-й школе Опочки, в Заверняйковской школе уже функционировал в 1957 году, будучи совмещенным с химией: физико-химический кабинет. Электрофицирован от передвижной электростанции - «ПЭС Киев - 2». Получив станки для мастерской, работали все лето с группой увлеченных мальчишек. Среди них был только что в конце года, исключенный из 5 класса (школа № 2, Опочка) Гена Козлов (ею характеризовали сплошным двоечником и разуратом, каких поискать). Мать привела ко мне. При строительстве нашей электростанции парнишка мог работать днями (это летом, в каникулы). Сами заливали фундамент, сами ставили опоры, делали наружную электропроводку, ввод, конструировали и делали электрощит, внутреннюю пронодку, установили статен, подводили электропитание. В конце августа все было готово. Запустили двигатель. Возбудили ток в генераторе, он взял нагрузку. Идем в мастерскую. Включаем общий рубильник на щите. Приборы отозвались показаниями, засветилась контрольная лампа. Включаем освещение - есть! Включаем станки один за другим ~ все работают. Словами трудно передать триумф моих сорванцов. Наша малая электростанция работала до проведения сплошной электрификации, еще около года, как запасная и учебная, пока не вышел из строя двигатель (примерно 1962-63 уч. год).

Вести не сидят па месте. Вскоре другая мамаша приняла ко мне парня, исключенного последовательно из двух школ: Кузнецовской и Дубровской, был и третий - из Томсинской (из д. Острилово, Козлов) и из Кузнецовской (д. Пыжики) поступили не разом, но как-то получилось так, что сели за одну парту. С моими ребятами мы договорились, что никаких напоминаний о их прошлом делать не будем, будем вести себя в обращении с ними ровно и корректно. Принято было в наше время закреплять сильных учащихся за слабыми (как бы шефство), не давать списывать, а объяснять и корректно со скрытой позиции проверять готовность к уроку. Класс принял ребят, вроде бы, как потерпевших аварию, и все закончили школу без особых срывов.

Был у меня срыв со здоровьем и в этот период. В сентябре 1954 принял один из 5-х классов. Веду математику, классное руководство, сблизился с малышами, полюбил ребят, живые, активные, держатся меня словно старшего брата.

15 февраля. Приезжает секретарь райкома партии, проводит партсобрание. Надо менять председателя, колхоз разваливается. Предлагаем одного, другого. Кудряшов берет слово: «Бюро райкома партии предлагает рекомендовать председателем колхоза «Красная Деревня» товарища Парамонова». Кто-то с места: «У него вторая группа инвалидности». - «Не имеет значения, поможем». 17 февраля (мой день рождения) общее собрание колхоза «Красная Деревня» избрало меня председателем колхоза согласно Постановлению Сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1953 года (то есть с твердой ставкой зарплаты, а не как члена колхоза, 1200 рублей дореформенных денег). Прихожу домой - семья в шоке. Папа как сидел на печке, свесив ноги, покачал головой, смотрю - слеза по щеке покатилась. Прихожу назавтра в школу - мои пятиклассники в слезах, все и мальчишки ... По-видимому, только в экстремальных ситуациях и можно узнать детскую любовь и привязанность. Прошел в свою комнату. Задумался. Колхоз знаю хорошо. Все счета закрыты, в кассе - карандаш купить не за что. Свиньи по брюхо в жиже, у овец - окот, все ягнятки колом в овчарне валятся, сам видел, расписывал, выпуская колхозную газету. Надои 2-2,5 литра в среднем. Семян нет ... Начну с правления. Собрались расширенным, пригласил авторитетных стариков. Посоветовались, изложил свои мысли на перспективу. Основной упор неотложных дел -навести порядок и дисциплину. Проверяя свой актив, вдруг обнаружил: у молоковозчицы продажа молока как от трех коров (в колхозе одна), три книжки - на себя, мать и тещу (муж бригадир). У зама по животноводству - та же история. Бригад в колхозе пять: от 800 до 1200 га пахатных земель, всего с сенокосами и лесом 5 тысяч. Не может такого быть, чтобы мы были нищими. Излагать мои преобразования долго. Многих из руководства снял (конечно, решением правления), заменили людьми, в честности которых я не сомневался, старички пошли бригадирами в двух бригадах. Завел порядок: в конце рабочего дня - разнарядка на завтра. Проверяю сделанное. Готовимся к весеннему севу. Государство должно колхозу пшеницу за лен, колхоз не может выкупить, нет денег. Да и любая копейка, поступающая на любой счет Банка списывается за задолженность Банку по кредитам, В районе, наконец, идут на уступки, кое-что через МТС, Заготзерно, и т.д. Завозим семена яровых и льна, Расчет: вырастить озимые и лен. Заработала строительная бригада, подтянулась трудовая дисциплина. Весеннюю посевную провели вполне удовлетворительно. Подправилось дело в животноводстве. Я оставил почти на месяц колхоз на своих заместителей и поехал на экзаменационную сессию (учился заочно в Псковском пединституте). Плановые экзамены, зачеты сдал досрочно (возьмешь направление на кафедре, идешь к преподавателю и сдаешь один, знать надо хорошо), В мое отсутствие шла заготовка и силосование кормов, подготовка паровых полей под озимую рожь, уход за посевами. За льном были закреплены звеньевые. Пастбищный сезон был отлажен и проходил нормально. Паровые поля готовились МТС по плану. Приближалась уборка, сев озимых. Рожь выдалась не плохая. Пошла жатва, появилось зерно на семена. Вдруг загвоздка: стали трактора, надо сеять, да трактора ремонтируются, стоят с распущенными гусеницами (МТС). Приезжает Никитенок Ефим Николаевич (первый секретарь РК КПСС) прямо ко мне домой (любил наведаться ранним утречком). «Парамонов, почему не сеешь?» - «Трактора стоят с распущенными гусеницами». -«...Трактора!». С сарказмом: «У тебя семян нет!». Я спокойненько: «Пойдемте, покажу». Приехали на гумно, прямо кучей отсортированные 4 тонны семян ржи нового урожая. Принял горсть на руки, понюхал (не горят ли). Спокойнее: «У тебя нет проверки на всхожесть». -«Правление рядом, проверьте». Семена не разрешалось тогда использовать на посев без проверки на всхожесть на Опочецкой семстанции. Прочел заключение семстанции от начала до конца. Спокойно: «Ладно, Парамонов». Подал руку, уехал. Сразу же, в этот день собрал расширенное бюро райкома, главному механику МТС - выговор в учетную карточку, директору - на вид (без взыскания по партийной линии), разгонял всех.

Механизаторов МТС будто подменили. Зерно пошло тоннами, посевная - по нескольку га в день. Зерно сортировать организовал круглосуточно (была в колхозе такая полусложная сортировка ОС - 1), сеяли без срывов, и к 28 августа плановое задание по озимому севу было перекрыто. Колхоз «Красная деревня» за всю свою послевоенную историю попал по итогам сева озимых на районную Доску Почета.